Репутация писателя – парадоксальное явление. Сколько кумиров эпохи оказывались почти забытыми спустя два поколения, сколько не замеченных современниками талантов спустя век превратились в вехи истории национальной литературы. На этом фоне стоит удивиться необыкновенной устойчивости репутации Сергея Тимофеевича Аксакова. Оценки его творчества, данные еще критикой XIX века, оказались не только не поколеблены, но и подтверждены почти всеми следующими поколениями исследователей.

Помогает этой стабильности, конечно, то, что в общественном сознании набор мнений о С. Т. Аксакове не так уж велик: большинство читателей знает его лишь как автора «Аленького цветочка» да книг о детстве и природе. С точки зрения литературоведения, репутация Аксакова исходит из почти общепринятого мнения о нем как о писателе «целостного мировосприятия», «простого», или, по выражению Д. С. Святополк-Мирского, «среднего» стиля.

Эта особенность творчества Аксакова была отмечена еще современной ему критикой, почти единодушно писавшей о простоте его стиля. «Слог его мне чрезвычайно нравится. Это настоящая русская речь, добродушная и прямая, гибкая и ловкая. Ничего нет вычурного и ничего лишнего, ничего напряженного и ничего вялого – свобода и точность выражения одинаково замечательны. Эта книга написана охотно и охотно читается»¹, – эту характеристику языка, данную И. С. Тургеневым в своей рецензии на «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии» можно приложить к любому произведению Аксакова, и подобные ей есть практически у каждого критика, писавшего о них.

Неброскость аксаковского стиля как бы приглашала исследователей переключать внимание с оценки художественной формы его прозы на содержание, как это было свойственно «реальной критике» XIX века, или, если использовать выражение Н. А. Добролюбова, «толковать о явлениях самой жизни на основании литературного произведения». Начало этой «традиции» восприятия аксаковского творчества было положено его же статьей «Деревенская жизнь помещика в старые годы». В первых ее строках Добролюбовым был сформулирован принцип, более чем на столетие определивший отношение к творчеству Аксакова в критике и литературоведении: «Решаясь говорить о новой книге г. Аксакова, мы, прежде всего, отстраняем от себя всякое суждение о художественных достоинствах этой книги. Распространяться о них мы считаем излишним по многим причинам, из которых главные состоят в том, что, во-первых, это было бы крайне скучно, а во-вторых, что мы слишком уважаем фактическую правду мемуаров г. Аксакова, чтобы силиться отыскать в них еще правду художественную».² Подобное восприятие творчества писателя, традиция, заложенная Добролюбовым, стала роковой для С. Т. Аксакова: на протяжении почти полутора столетий исследователи сосредотачиваются на содержательной стороне его произведений, почти полностью игнорируя проблемы поэтики и стилистики. В своей крайней форме, закономерным следствием такого подхода стал социальный метод пролетарской критики 20—30-х годов, сочетавший отчетливо негативную оценку социального аспекта творчества Аксакова с отношением к стилю его произведений как основанному на принципах простоты и естественности.³ По большому счету, вплоть до второй половины XX века в отношении к творчеству Аксакова со стороны практически всех исследователей, вне зависимости от принадлежности их к той или к иной школе, господствовало единодушное признание высокого уровня художественной формы произведений Аксакова и почти полное отсутствие интереса к ней как к предмету изучения. Вот почему в настоящее время аксакововедение еще только переживает свое становление: крупных работ, посвященных творчеству этого писателя очень мало, многие проблемы еще ждут своих исследователей.

Достаточно тщательно исследована общая канва жизни писателя, особенно в контексте истории семьи Аксаковых и идейного движения славянофилов. Литература, посвященная этой тематике, наиболее обширна и подробна. Усиление интереса к творчеству С. Т. Аксакова, как правило, стимулировалось юбилейными датами со дня рождения и смерти писателя. Первый всплеск его произошел на рубеже XIX и ХХ веков: когда, кроме многочисленных статей⁴, вышли в свет исследования В. И. Шенрока⁵ и В. Д. Смирнова.⁶ Работа Шенрока стала самой большой и подробной биографией С. Т. Аксакова на то время и послужила образцом для всех последующих. Поразительно, что спустя столетие после написания, она и сегодня не утратила свое научное значене. В ней были сформулированы и систематизированы ключевые вопросы творческой биографии Аксакова: проблема соотношения в его произведениях документальной и художественной составляющих, правды и вымысла, «славянской» идеологии и «карамзинистского» стиля в литературной практике, роли семьи в его жизни и творчестве и т. д. Все эти темы стали предметом подробного исследования уже на пороге следующего столетия в работах: Е. И. Анненковой⁷, Ю. В. Манна⁸, В. А. Кошелева⁹, а последней важной вехой на пути изучения биографии писателя стал недавний выход летописей жизни и творчества С. Т. и И. С. Аксаковых.¹⁰ Примечательно, что, кроме тематики, перечисленных исследователей связывает и общность метода: все они рассматривают творчество Сергея Тимофеевича в контексте истории всей семьи Аксаковых как корень, из которого выросло славянофильство его детей.

Ниже, изучая мотивную систему «Семейной хроники», мы подробно рассмотрим архетип первопредка: персонажа, воплощающего в себе идею единства рода, носителя нравственного авторитета, преемство по отношению к которому определяет жизнь последующих поколений семьи. Сергей Тимофеевич Аксаков был человеком, в своей собственной жизни осуществившим этот архетип, причем даже в большей степени, чем его персонаж Степан Михайлович Багров. В нем, как в лейбницевской монаде, в первозданном яйце, зародилось не только русское славянофильство, но, как это ни парадоксально звучит, и само аксакововедение в том виде, которое мы сейчас имеем. Не умаляя значения Шенрока и последующих исследователей, необходимо признать, что именно сам С. Т. Аксаков подспудно заложил те силовые линии, по которым впоследствии стало развиваться исследование его творчества. Дело здесь не только в том, что любой мемуарист является биографом себя самого и своих близких, – отличительной особенностью творческого метода Аксакова была способность к абстрагированному самовосприятию, умение взглянуть на себя со стороны, рассказать о себе так, словно речь идет о ком-то другом. Вот почему биографам так сложно избежать искушения еще и еще раз пересказать эпизоды, столь мастерски описанные самим Аксаковым в его книгах. Мемуарно-автобиографическая составляющая его творчества, естественным образом, с одной стороны, помогает работе исследователей, облегчая поиск материала, а с другой препятствует, направляя в колеи, намеченные самим писателем. Неудивительно поэтому, что особое место в аксаковедении занимает проблема взаимоотношений Аксакова с Гоголем.

Уже современники отмечали присутствие гоголевского влияния в творчестве Аксакова, и одним из первых, кто обратил на него внимание, был, как ни странно, французский критик Ипполит Делаво. В своей замечательной и, к сожалению, до сих пор остающейся вне внимания русских аксакововедов, статье, опубликованной еще в 1857 году, он так характеризовал стиль «Семейной хроники»: «Новый труд, о котором мы хотели бы говорить, открывает нам в нем [Аксакове] не только простого описателя сцен природы, но художника, знатока человеческого сердца. Являясь учеником Гоголя, другом которого он был, как автор он лишен сатирического настроения своего учителя, его отличает совершенная ясность, с которой он воссоздает сюжет в его взаимосвязи с персонажами».¹¹ Статьи А. Пыпина¹² В. Н. Майкова¹³ стали первыми попытками научного анализа этой проблемы. В советское время особо тщательно эту тему разрабатывали в своих исследованиях Е. И. Анненкова¹⁴, Ю. В. Манн. Однако при всех своих достоинствах эти исследования носят, прежде всего, историко-биографический характер, в то время как проблема взаимопроникновения творчества двух писателей все еще недостаточно разработана. Влияние их друг на друга не подлежит сомнению: Аксаков писал о себе, что Гоголь пробудил его к творчеству. По мнению В. В. Виноградова: «Эпопея о Багровых в некоторых отношениях заменила вторую и третью части недописанной гоголевской поэмы»¹⁵, однако детальное сравнительное исследование поэтики и стилистики обоих авторов пока остается делом будущего.

Не секрет, что отношения Аксакова с Гоголем носили во многом противоречивый характер: разница в темпераменте и поведенческих стереотипах часто порождала взаимное недопонимание. На этом фоне дружба Сергея Тимофеевича с Иваном Сергеевичем Тургеневым, вопреки всей разнице во взглядах, кажется почти идиллической. Может быть, поэтому она чуть меньше привлекает к себе внимание исследователей: ей посвящена лишь одна из глав в книге Э. Л. Войтоловской «С. Т. Аксаков в кругу писателей-классиков» и частично диссертации С. П. Фатеева¹⁶ и Е. П. Никитиной.¹⁷ Особую ценность представляет переписка Тургенева с Аксаковым, которая помогает понять эстетические принципы, которыми руководствовались оба писателя. Ей мы уделим особое внимание в третьей части нашей работы.

Своеобразный, косвенный тургеневский след присутствует и в уже упомянутой нами первой зарубежной рецензии на «Семейную хронику», опубликованной в 1857 году во французском журнале «Revue des deux Mondes». В нашем кратком обзоре работ, посвященных Аксакову, хотелось бы еще раз подчеркнуть ее значение, поскольку эта обширная и во многом примечательная статья, к сожалению, до сих пор остается вне поля зрения исследователей творчества Аксакова.¹⁸ Автором ее был Ипполит Делаво – французский критик, переводчик «Записок охотника» и «Былого и дум».¹⁹ Заслуга И. Делаво – в том, что он первым поставил «Семейную хронику» в контекст современной русской культурной и общественной жизни. Знание русского языка, а также возможность консультироваться у Тургенева²⁰, помогали И. Делаво квалифицированно судить о прочитанной книге; при этом, являясь французом, он мог абстрагированно, со стороны, взглянуть на нее, и высказывать любые мнения, не испытывая ограничений со стороны русской цензуры.

Дом Аксаковых в течение многих десятилетий был центром притяжения для большого круга писателей, журналистов, ученых и театральных деятелей, «история знакомства» с которыми могла бы стать темой отдельного историко-литературного исследования.²¹ В 20—30-е годы XIX века в нем регулярно по субботам собирались М. С. Щепкин²², М. Н. Загоскин, М. П. Погодин, А. А. Шаховской и многие другие. Постепенно этот круг стал пополняться друзьями его детей Константина и Ивана, славянофилами: А. С. Хомяковым, братьями Киреевскими, Ю. Ф. Самариным. После того как Аксаковым было приобретено имение Абрамцево, частыми посетителями там стали: Н. В. Гоголь, И. С. Тургенев, С. П. Шевырев. Огромный материал, связанный с кругом общения Аксакова, был собран и обработан С. И. Машинским при подготовке им двух изданий собрания сочинений писателя, впоследствии легший в основу монографии, значение которой для аксакововедения трудно переоценить. Он заложил фундамент для дальнейшей работы других исследователей этой темы: Э. Л. Войтоловской²³, Г. Ф. и З. И. Гудковых,²⁴ и др.

В связи с этим хотелось бы сразу отдать должное замечательной монографии С. И. Машинского.²⁵ Она стала первым серьезным научным трудом благодаря широкому охвату поставленных и исследованных в нем проблем, заложившим фундамент для дальнейшего исследования жизни и творчества Аксакова. Учитывая дух той эпохи, наиболее важным достижением С. И. Машинского, формально следовавшего всем требованиям марксистско-ленинской методологии в литературоведении, стало то, что в своей книге, кроме прочего, ему удалось развенчать целый ряд устойчивых мнений о творчестве Аксакова, порожденных и вскормленных вначале «реальной», а затем – «наивно-социологической» и «рапповской» критикой, и из них в, первую очередь, – оценку Аксакова как «певца» помещичьего крепостничества. Одновременно С. И. Машинскому удалось поколебать возникшее еще у современников мнение о прерывистом, скачкообразном развитии творчества Аксакова, наличии в нем двух периодов, не связанных между собой, а также выявить многообразные взаимосвязи аксаковского творчества с литературным процессом той эпохи. Не будет преувеличением сказать, что результатом научной деятельности С. И. Машинского, кроме написания монографии, подготовившего два издания²⁶ собрания сочинений, стало «возвращение Аксакова из политической опалы» в официально признанный советской властью канон русских писателей.

Однако при всех отмеченных положительных качествах монографии С. И. Машинского, проблемам стилистики произведений Аксакова в ней уделено внимания немного. Вот почему первым шагом в ее исследовании можно считать вышедшую в 1976 году скромную по объему, но значительную в силу концептуальности своего содержания статью А. В. Чичерина «Русское слово Сергея Аксакова».²⁷ Основной идеей, заложенной в ней, стало утверждение наличия у Аксакова индивидуального стиля, своими особенностями выделяющего его в ряду других русских писателей. Чичерин определил основные вехи развития аксаковской стилистики и выделил базовую его особенность: специфичное отношение к слову, основанное на сочетании научного филологического и естествоведческого подхода, со зримо-образным, художественным. На протяжении нескольких десятилетий эта статья была, по сути дела, единственным исследованием языка писателя и лишь в недавнее время, с развитием когнитивной лингвистики, появились новые работы, посвященные этой теме: как правило, применяющие методы «концептуального анализа».²⁸

На фоне относительно большого числа работ, посвященных разным аспектам биографии С. Т. Аксакова, бросается в глаза редкость исследований, посвященных поэтике его творчества. Приходится признать справедливыми сетования американского исследователя Э. Вахтеля по поводу доминирования в аксакововедении биографического подхода: «несчастной русской и советской тенденции к чтению только ради содержания, игнорирующей приемы и стиль произведения, как раз и делающие его художественным. К тому же, подобное чтение игнорирует намерение самого автора, который прилагал такие большие усилия с целью написать не просто биографию».²⁹ Рамки марксистко-ленинской методологии слишком жестко ограничивали возможности исследователей, поэтому неудивительно, что в 70—80-е годы XX века наиболее значительные и перспективные работы, посвященные творчеству Аксакова, были сделаны зарубежными учеными.

История восприятия Аксакова в англоязычном мире еще мало изучена,³⁰ хотя содержит целый ряд поразительных сюжетных поворотов. Первые переводы его произведений появились еще в XIX веке. В 1916—1917 годах была опубликована мемуарная трилогия в переводе Д. Даффа. Однако широкую известность Аксаков приобрел благодаря деятельности английского писателя, журналиста и знаменитого разведчика Артура Рэнсома. В годы своего пребывания в России он не просто познакомился с творчеством Аксакова, а стал его горячим поклонником. Страстный рыболов, вдохновленный аксаковскими «Записками о рыбалке», по возвращении на родину он опубликовал цикл газетных очерков, посвященных этому увлечению, а затем, в 1929 году, выпустил их отдельным изданием. Книга эта выдержала огромное число переизданий в англоязычных странах, чаще всего непосредственно под одним переплетом с «Записками о рыбалке».³¹

Первым западным исследователем творчества Аксакова, наверное, можно считать Эстер Поляновскую-Саламан. Биография ее полна не меньших поворотов, чем жизнь разведчика А. Рэнсома. Родилась она в 1900 году в Житомире. Эстер, эмигрировав после революции сначала в Палестину, а затем – в Германию, изучала физику под научным руководством А. Эйнштейна и Э. Резерфорда, поселившись в Англии, кроме прочего, переводила классическую русскую поэзию. Ее перу принадлежат два романа, в основе сюжета которых лежат воспоминания о детстве и юности. Работа над этими книгами пробудила ее интерес к психологии творчества и памяти, результатом чего стали две монографии посвященные, в том числе, и творчеству С. Т. Аксакова.³² В своих исследованиях Эстер Саламан пытается рассматривать биографии писателей-мемуаристов сквозь призму психологии. История написания «Семейной хроники», продолжавшаяся, с перерывами, более полутора десятилетий, подвела ее к мысли об особой роли, сыгравшей в жизни и творчестве Аксакова психологической травмы, полученной им в детстве, в период обучения в гимназии. Преодоление ее в последние годы жизни было одновременно и препятствием, и стимулом к написанию воспоминаний. Исследуя творческие биографии таких непохожих писателей, как Аксаков и Де Квинси, Толстой и Пруст, Эстер Саламан смогла выявить целый ряд общих закономерностей, определяющих поэтику мемуарно-автобиографической прозы. Это направление исследования впоследствии было продолжено вышеупомянутым американским исследователем Э. Вахтелем, рассматривавшим творчество Аксакова в широком контексте русской мемуарной прозы от «Детства» Толстого до трилогии Горького и «Жизни Арсеньева» Бунина.

Особое место среди англоязычных работ, посвященных поэтике и стилистике С. Т. Аксакова, занимает вышедшая в США книга Эндрю Дуркина «Сергей Аксаков и русская пастораль».³³ Эта монография как по глубине, так и с точки зрения охвата проблематики остается до сего дня самым значительным исследованием по нашей теме. Уже в предисловии автор заявляет о своей попытке отойти от добролюбовской традиции восприятия Аксакова. Монография Э. Дуркина построена по хронологически-биографическому принципу, поскольку ориентирована на англоязычного читателя, мало знакомого с жизнью писателя. Основной же упор в ней сделан именно на исследовании поэтики аксаковской прозы, выявлении и литературоведческом описании способа функционирования в его произведениях таких базовых категорий, как природа, прошлое, детство, взросление, смерть – все они, взятые вместе, формируют специфичное идиллическое восприятие мира, свойственное С. Т. Аксакову как художнику. Книга Э. Дуркина, по его же признанию, субъективна и эклектична с точки зрения метода³⁴, но, как ни странно, именно в этом и состоит ее главное достоинство: она создает широкий фундамент, опираясь на или отталкиваясь от которого, нынешнее поколение аксакововедов может вести свои методологически выверенные исследования общих и частных проблем аксаковского творчества.

До недавнего времени достаточно было пальцев одной руки, чтобы перечислить все значимые статьи и монографии по языку и поэтике мемуарно-биографической прозы Аксакова. За последнее десятилетие общее число публикаций на эту тему выросло на порядок. Большинство из них представляют собой небольшие статьи, посвященные отдельным частным вопросам. Кроме этого было защищено несколько диссертаций.³⁵ Заслуживает также отдельного упоминания книга Е. К. Созиной «Сознание и письмо в русской литературе»³⁶. В этом исследовании, находящемся на стыке философии и филологии, предпринята попытка феноменологического анализа русской литературы от Герцена до Набокова. В этом широком контексте Аксаков рассматривается как яркий носитель особого типа творческого сознания – «вспоминающее-визуалистского».

Последний период изучения наследия С. Т. Аксакова приходится на конец XX – начало этого века. Именно в наше время обозначилась тенденция полной реабилитации художника от обвинений если не в реакционности, то в апологии помещичьего быта. При этом, как нередко случается, инерция апологии оборачивается идеализацией личности: в целом ряде работ жизнь и творчество Аксакова рассматриваются как образец национального духа и православного миросозерцания. Инициатором и даже духовным отцом этого направления стал М. А. Чванов – директор Мемориального дома-музея Аксакова в Уфе. Книги его по жанру являются скорее развернутыми эссе, чем научными исследованиями ³⁷, но они сыграли большую роль в популяризации творчества Аксакова, в деле переоценки его места в русской литературе.³⁸ Идейная и, отчасти, идеологическая ориентация работ М. А. Чванова была поддержана и развита многими авторами «Аксаковских чтений»³⁹, а также другими исследователями.⁴⁰

Говоря об этом «апологетическом» направлении в современном аксакововедении, нельзя не упомянуть о его своеобразном манифесте – безусловно, яркой и еще более спорной статье В. В. Кожинова ««Семейная хроника» С. Т. Аксакова».⁴¹ Основной посыл ее содержания заключается не только в том, чтобы вывести Аксакова из разряда классиков второго ряда, но обосновать для него место патриарха всей русской прозы, литературного наставника главных наших писателей, поскольку «творческие уроки Аксакова восприняли и Пушкин, и Гоголь, и Тургенев, и Толстой, и Достоевский».⁴² Это «искушение» легко понять: Аксаков действительно по возрасту – самый старший среди русских классиков XIX века. Его литературная деятельность началась в 1811-м – в год создания «Беседы любителей российского слова»; первое его прозаическое художественное произведение – «Буран» – вышло в свет всего на пару лет позже «Повестей Белкина». Известно, что этот очерк был замечен Пушкиным, а возможно, и даже оказал некоторое влияние на его творчество.⁴³ Однако все же не только эти формальные биографические факты определяют место Аксакова в нашей литературе, не его хронологическое первенство в литературном процессе и не то, чем он влиял на других писателей, а его уникальность – то, в чем подражать ему не смог никто.

Непонятно, грустить ли, радоваться ли тому, что спустя полтора века после своей смерти Аксаков остался одинок в нашей литературе. Стиль его охотничьих книг оказался неподражаемым: никому больше не удалось достичь столь органичного сочетания интимности и лиричности авторского «я» с деловитостью и научным подходом в описании охоты и рыбной ловли – так они и стоят особняком, не деля ни с кем свое единственное место между лириком Пришвиным и натуралистом Сабанеевым.

В мемуарно-автобиографической прозе Аксаков также занимает совершенно особое место. Тематика и стилистика его «Семейной хроники» и «Детских лет Багрова-внука» выводят его за пределы мейнстрима русской мемуаристики. Недаром в своей замечательной по подробности и охвату материала монографии «Русская мемуаристика XVIII – первой половины XIX в.» А. Г. Тартаковский лишь вскользь упоминает об Аксакове как о писателе, «в чьем творчестве автобиографическое начало, «воспоминания прежней жизни» также занимали главенствующее место».⁴⁴ Аксаковские воспоминания оказались слишком художественны для того, чтобы занять место среди традиционных мемуаров, и слишком документальными, чтобы восприниматься просто как роман. Неординарность стиля (главное качество, определившее их место в нашей литературе) – безусловно, свидетельство не только таланта автора, но еще и свидетельство особой эпохи в литературном процессе: в прямом смысле этого слова, переломной.

***

Мемуаристика, не являясь ораторской прозой, тем не менее, всю свою историю развивалась на границе сфер влияния риторики и историко-документальной литературы⁴⁵. Этому способствовала сама природа жанра воспоминаний, темой которых, по определению, является рассказ о чем-то бывшем в жизни, невыдуманном. Первоначальный водораздел между поэтикой и риторикой пролегал по вопросу, что лежит в основе произведения: вымысел или реальность. Первый был уделом поэзии, второй – прозы, т. е. риторики. С появлением прозаических жанров о придуманных событиях граница между ними стала размытой и подвижной. Формально сфера использования риторики сузилась до рамок ораторского искусства, но благодаря присущей ей ориентации на практическое использование, она, на протяжении столетий, являясь, по сути дела, основным руководством к написанию текстов, тем самым подспудно распространила свое влияние на большую часть литературы. На прозе ее воздействие сказалось сильнее всего. В. В. Виноградов так охарактеризовал этот процесс: «Роман, повесть, сказка и анекдот были, так сказать, адаптированы риторикой в своей практике <…> и образовали переходную, смешанную форму полупиитических полуриторических жанров».⁴⁶ Эта перестройка всех межжанровых взаимоотношений повлияла и на мемуаристику: официально сохраняя авторитет серьезного и влиятельного литературного жанра, она оказалась вытеснена на периферию литературного процесса. В итоге она превратилась в некий «внесистемный» подвид документальной, исторической прозы, и вынуждена была преодолевать отношение к себе как к чему-то вспомогательному, лишенному самостоятельной художественной ценности разделяя судьбу, родственных ей, биографии и автобиографии. По большому счету, с теми или иными нюансами, такая ситуация сохранялась до начала эпохи просвещения: «Франция XVII века – подлинная родина мемуаров нового времени. В понимании людей XVII века, мемуары – это история; но практически жанр этот нес на себе и литературные задачи. Эстетика классицизма считала языком искусства только стихотворный язык (отчасти делая исключение для комедии) и почти вовсе отказывала в признании роману. Но за пределами эстетической иерархии и регламентации существовал не только роман, – процветала и более важная для XVII века промежуточная проза: мемуары, письма, «максимы», «портреты», «характеры»».⁴⁷

И вот к середине XIX века то, что было недостатком, стало достоинством. В 1835-м году В. Белинский, в своей рецензии на «Записки о походах 1812 и 1813 годов...» А. Норова, обратил внимание на новое место, которое стала занимать мемуаристика в современном литературном процессе: «К числу самых необыкновенных и самых интересных явлений в умственном мире нашего времени принадлежат записки, или memoires. Это суть истинные летописи наших времен, летописи живые, любопытные, писанные не добродушными монахами, но людьми, по большей части образованными и просвещенными, бывшими свидетелями, а иногда и участниками этих событий, которые описываются ими со всею откровенностию, какая только возможна в наше время, со всеми подробностями, которых ищет и романист, и драматург, и историк, и нравоописатель, и философ. И в самом деле, что может быть любопытнее этих записок: это история, это роман, это драма, это все, что вам угодно».⁴⁸ Белинский чутко уловил еще только зарождавшуюся тенденцию смены читательского отношения к мемуарам, сближения их с жанрами художественной литературы и прежде всего – с романом. Эта беллетризация мемуаристики стала последним крупным этапом сложного процесса разрушения морально-риторической системы, важнейшим элементом которой она оставалась на протяжении столетий.

Случается, что явление, внешне не броское, оказывается в итоге более влиятельным, чем его заметные конкуренты. Так и риторика, на первый взгляд, оставаясь на периферии литературы, тем не менее, подспудно стала ведущим, определяющим ее родом, системообразующим ядром: «Эта система отличалась огромной жизнеспособностью, поскольку внутри ее были приведены в единство, завязаны одним узлом самые разные жизненные, творческие моменты».⁴⁹ Эта система оказалось настолько жизнеспособной, обладала таким потенциалом внутренней адаптивной изменчивости, что пережила без малого два тысячелетия, со всеми эпохами – от Эллинизма до Просвещения – и начала утрачивать свое доминирующее положение лишь под давлением реалистической литературы Нового времени. Определяя главные признаки морально-риторической системы, А. В. Михайлов выделил четыре критерия, обусловливающих ее внутреннее единство: 1. отношение к литературе как к форме познавательной деятельности, 2. основанной на моральной доминанте, 3. работающей со словом как с идеальным самостоятельным объектом и 4. исследующее человека как универсальное явление, вынося за скобки его индивидуально-психологические характеристики.⁵⁰

Методологической основой нашей работы, таким образом, станет общая концепция исторической смены методов и стилей литературы, разработанная А. В. Михайловым. Ее мы будем совмещать с узконаправленными методами, выработанными другими исследователями и историко-литературными школами: «сравнительно-исторической школой» А. Н. Веселовского, историко-стилистическим методом В. В. Виноградова, пониманием литературного приема, выработанного В. В. Шкловским, мотивной поэтикой О. Л. Фрейденберг и др.

Темой нашего исследования является выявление того, как коренная перестройка взаимоотношений литературных жанров, происходившая в первой половине XIX века, сказалась на творчестве С. Т. Аксакова. Оно оказалось в самом центре этого сложного процесса. Именно С. Т. Аксакову, одному из первых наших писателей удалось выработать синтетический стиль мемуарной прозы, сочетающий историко-документальную достоверность с отточенной художественностью языка и стиля. Кроме того, его творчество предоставляет исследователю обширное поле для наблюдения за тем, как взаимодействуют между собой такие разные жанры, как мемуары, роман, очерк и анекдот.

Актуальность нашего диссертационного исследования определяется, как следует из выше приведенного обзора работ по поэтике мемуарно-автобиографической прозы С. Т. Аксакова, малой степенью изученности этой темы.

Научная новизна нашей диссертации состоит в применении к произведениям С. Т. Аксакова методов исследования, основанных на принципе междисциплинарного взаимодействия трех главных парадигм словесности: поэтики, стилистики и риторики. На наш взгляд, именно такой подход обещает быть продуктивным в деле дальнейшего исследования творчества С. Т. Аксакова, существовавшего на стыке романа и мемуаристики, беллетристики и документальной прозы; в эпоху, когда морально-риторическая система уступала свое доминирующее положение реалистической литературе нового времени.

Объектом нашего исследования выступает мемуарно-автобиографическая проза С. Т. Аксакова При этом, принимая во внимание тесную взаимосвязь мемуаров, автобиографии и биографии мы уделяли преимущественное внимание, мемуарной составляющей в произведениях Аксакова и в меньшей степени – автобиографической. П редметом исследования стали те произведения Аксакова, в которых ярче всего выразились особенности поэтики, определяющие его уникальное положение в нашей литературе: «История моего знакомства с Гоголем», «Литературные и театральные воспоминания», «Семейная хроника», а также очерк «Воспоминание об Александре Семеновиче Шишкове». Кроме того мы включили в наше исследование «Записки об уженье рыбы» и «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии», поскольку они содержат в себе заметную мемуарную составляющую. Широкий охват произведений обусловлен стремлением выявить общие особенности поэтики и стилистики писателя.

Цель работы – изучить наиболее важные элементы поэтики произведений С. Т. Аксакова, из чего вытекают следующие задачи

1. Выделить наиболее характерные черты поэтики мемуарно-автобиографической прозы С. Т. Аксакова.

2. Рассмотреть как эти элементы поэтики функционируют в конкретных текстах С. Т. Аксакова.

3. Соотнести творчество С. Т. Аксакова с общими процессами, происходившими в русской литературе в середине XIX века.

Эти задачи определяют общую структуру нашей работы, состоящей из трех глав:

В первой главе нашей работы, на примере творчества С. Т. Аксакова, мы рассмотрим разнообразные процессы, связанные со сменой отношения к мемуаристике как к форме познавательной деятельности. В течение многих веков мемуарная литература существовала в рамках парадигмы «научной» исторической словесности. В середине XIX века, на волне усиления интереса к ней со стороны широких слоев читателей, произошли коренные изменения в самоощущении ее авторов: они стали воспринимать себя не только учеными-историографами, но еще и литераторами; начали осознавать важность художественной составляющей своих произведений. Решающим фактором в обновлении мемуаристики стал опыт, накопленный литературой за время формирования романа. Виктор Шкловский в своей «Повести о прозе»⁵¹ описывая драматический процесс самоопределения этого жанра, выхода из-под сферы влияния риторических методов и эстетики, отстаивания права на художественность, на вымысел, показал, что уникальное положение романа, его особое авангардное место во многом определялось тем, что он первым среди крупных прозаических жанров смог порвать родовой травмой фактографичности, проложив пути, по которым пошла вся остальная литература, во всем разнообразии ее форм. Мы рассмотрим лишь некоторые ключевые проблемы беллетризации мемуаристики: влияние на нее эпистолярной стилистики, очерка натуральной школы и исторического романа – проза С. Т. Аксакова дает нам для этого исключительно богатый материал.

Если в первой главе мы сосредотачиваемся преимущественно на общих особенностях литературного процесса, в который была вовлечена мемуарно-автобиографическая проза С. Т. Аксакова, то во второй – подробнее рассмотрим мотивно-сюжетную структуру отдельного произведения, будем стараться абстрагироваться от современного автору контекста и ориентироваться на методы, более свойственные имманентному анализу. Распад старой морально-риторической системы, выразившийся, кроме прочего, в ослаблении межжанровых границ, помог обогащению мотивной системы мемуаристики: она заимствует и адаптирует для своих нужд новые сюжеты, ранее свойственные другим жанрам литературы и фольклора. Тема «Семейной хроники», связанная с ключевыми категориями человеческого существования, рождением, браком, преемством поколений, предопределила создание совершенно новой для мемуаристики мотивной системы произведения. В этой главе нашей работы мы сосредоточимся на методах выявления системных связей между мотивами, объединенными единством темы произведения: в данном случае – «семейных мотивов».

Наиболее устойчивой к изменениям, связанным с утратой морально-риторической системой своего доминирующего значения, оказалась стилистика Аксакова. Язык его прозы, особенно мемуарно-биографической, несмотря на внешнюю безыскусность, сохраняет многие глубинные связи с уходящей в прошлое литературной эпохой, со свойственным ей специфичным отношением к слову. Однако, вопреки ожиданиям, эмоционально нейтральная, монологичная стилистика Аксакова отнюдь не оказала отрицательное влияние на художественную сторону его произведений, не архаизировала их, а, наоборот, расширила арсенал писательских средств. Этому способствовала присущая Аксакову внутренняя ориентация на устную речь, особое чувство звучащего слова. Исследованию этих аспектов его стилистики на примере мемуарного очерка «Воспоминания об Александре Семеновиче Шишкове» будет посвящена третья глава нашей работы.

Положения, выносимые на защиту:

1. В середине XIX века русская мемуаристика открылась к взаимодействию с другими жанрами, прежде всего с романом и с очерком, что в итоге привело к преобразованию ее поэтики и стилистики. Сергей Тимофеевич Аксаков сыграл роль экспериментатора и первопроходца в этом процессе, а целый ряд тенденций, связанных с трансформацией этого жанра, отразился в его творчестве с особенной полнотой.

2. Работая над «Записками об уженье рыбы» и «Записками ружейного охотника Оренбургской губернии» Аксаков выработал специфичный синтетический стиль, в котором отношение к литературе как форме познавательной деятельности и экфрастичность, наглядность в передаче образов слились с лиричностью и эмоциональной открытостью авторского слова.

3. В своих воспоминаниях Аксаков широко использовал сюжетные ходы и способы построения образов персонажей ранее свойственные жанру романа. Это способствовало расширению тематики и арсенала художественных приемов мемуарно-автобиографической литературы в целом.

4. Отличительной чертой мемуарной прозы Аксакова является ее «сюжетность» и декларируемая «субъективность». Он отказывается от традиционной для жанра «беспристрастной» позиции автора-историографа фиксирующего для потомков то, чему он был свидетелем, и руководствуется в отборе тем и сюжетов своих произведений, прежде всего эстетическими критериями.

5. Особенностью мотивно-сюжетной структуры «Семейной хроники» является то, что в образах ее персонажей, можно обнаружить элементы, восходящие к архаичным мифам и волшебной сказке, а их функционирование особым образом связано с хронотопом произведения.

6. Для понимания особенностей языка прозы Аксакова необходимо учитывать его отношение звучащему слову, присущей ему как автору практике предварительного проговаривания, «устной обкатки» написанного текста. Это стало одним из факторов определявших специфичный монологизм его стилистики, ориентацию ее на устную речь.

7. С. Т. Аксаков выработал особые подходы к использованию литературного анекдота в своей мемуарно-автобиографической прозе. Встраивая анекдот в ткань повествования, он достигает разнообразных художественных целей: характеризует персонаж, акцентирует важные для сюжета конфликты, формирует в сознании читателя образ автора, непринужденного рассказчика и т. др.

Научно-практическая значимость работы определяется тем, что она, с одной стороны, расширяет и уточняет представление о поэтике С. Т. Аксакова, а с другой – вносит вклад в изучение русской мемуарно-автобиографической прозы середины XIX века. Результаты работы могут быть использованы при чтении общих и специальных курсов по истории русской литературы.

Основные положения работы получили апробацию в опубликованных статьях⁵². На XXXV Международной филологической конференции на Филологическом факультете Санкт-Петербургского Государственного университета 14 марта 2006 г. был прочитан доклад: «Мемуарно-биографичесая проза С. Т. Аксакова и романная традиция», также впоследствии опубликованный⁵³.